Берег Питера

- Ты не находишь, что музыкальное искусство в нашем почтенном государстве никуда дальше не движется? В отличие от того, как нам казалось раньше.
БГ: Я думаю, изменилась роль музыки в человеческом обществе. Во всем мире и здесь тоже. Молодых ребят, которые хотят сделать что-то отчаянно интересное очень много – я это видел, я до сих пор это вижу, но то, что они делают – это, увы, значительно ниже любых критериев, которые позволяли бы их причислить к чему-то интересному. Потому что у них нет никакого желания развиваться и делаться лучше. А когда у них есть такое желание, то им некуда деваться. Пробивать себя они не умеют. Поэтому если будут условия, то такие люди появятся, но условий таких общество не дает, потому что обществу сейчас такие люди не нужны. Причем любому обществу. Я сейчас говорю не о постсоветском пространстве. Я говорю вообще о том, что вот в шестидесятые годы природе было для чего-то все это нужно... пятидесятые, шестидесятые, семидесятые... а сейчас акцент перешел на другие отрасли человеческой деятельности. Интернет в значительной степени дает людям возможность творить, имея меньше профессиональных навыков. Поэтому появился такой жанр – comedy, которого прежде практически не было. Был только, как ты помнишь, Райкин. Один. Сейчас этих комиков полным-полно, они заняли место музыкантов. Потому что обществу не нужны музыканты. В данном случае, так мне кажется.
- Это повод для дискуссий, наверное.
БГ: Да, пожалуйста.
- Но в данном случае все же я сознательно говорю про «это общество», про российское, ведь здесь налицо отсутствие у молодых музыкантов даже и не мастерства как такового. На мой взгляд, в том, что они делают, нет культуры, вкуса...
БГ: Когда мы начинали с тобой, у нас тоже не было особенной культуры и особенного вкуса. Были какие-то, но особенных – не было. Мы всему учились. Я просто боюсь, что теперешним ребятам, которым по восемнадцать лет, может быть, не так интересно учиться, может быть, они думают, что будут учиться и сделают что-то, но и чувствуют, что это окажется невостребованным.
- Быть может, дело еще и в том, что здесь, в отличие от Америки или от Европы, рок-музыка не стала эквивалентом новой народной культуры.
БГ: Стала. Цой. Народная культура, абсолютно. Все люди, которым от десяти до пятнадцати лет – все слушают Цоя. Они растут на нем.
- Слушают, может быть. Но народная культура - это нечто другое...
БГ: Что?
- То, что становится уже явлением внутренним. А Цой и его песни – они вряд ли стали таковыми...
БГ: Они становятся внутренним явлением. Люди, воспитанные теперь... Весь ужас в том, что, я думаю, я уверен – шестьдесят процентов скинхедов, которые режут сейчас узбеков – они выросли, слушая Цоя.
- Так что же, они целыми днями его слушали?
БГ: Нет, ты не понимаешь... Когда моя дочка росла и слушала НАУТИЛУС – не один раз, не два, и не три, не сто и не пятьсот – это тысячи прослушиваний одной и той же песни. Это то, что определяет человека. И поэтому, я думаю, что то, что сделал Витька – это народная культура. Теперь все дети уже в полный рост одеваются в черное и слушают Цоя.
- Не только дети. Я вот тоже в черном...
БГ: Значит, ты слушаешь Цоя!
- Пример с Цоем, лично для меня, не совсем убедителен... Потому что именно в этой части земного шара ментальность во многом осталась настолько неизменной... Это не только музыки касается.
БГ: Ментальность здесь вообще не изменялась, она с девятнадцатого века не изменялась и с семнадцатого... Почитай Толстого – вот тебе вся русская ментальность. Поскольку я все время езжу по России и говорю с людьми, и слушаю разные истории, и то, что я слышу – это истории из Толстого, из Достоевского, из Чехова... Ничего не изменилось! Не было шестидесятых годов. Не было сороковых годов. Не было ничего. Не было культуры. Не было Хемингуэя. И Битлз не было. Это русская ментальность. Так называемая загадочная русская душа. ЗРД.
- С чем же связана эта загадочность ее, как ты думаешь?
БГ: Вопрос не ко мне.
- Быть может, сказываются геополитические проблемы и особенности? Россия находится на рубеже Европы и Азии...
БГ: Я не уверен, что это так. Я считаю, что Россия всегда была частью Европы. Есть замечательная книжка по поводу Европы, такой здоровый том, не помню, кто его написал, так вот там Европа рассматривается не так, как обычно – с юга на север или с севера на юг, а с востока на запад. У нас в культуре нет ничего от Востока. Даже на один грамм. Я пытался это исследовать – насколько мне это было дано и мои исследования привели меня к тому, что, хотя мы должны быть частью Азии, но, тем не менее, в том, что мы называем ноосферой русского человека, Азия вообще не присутствует. Знание культуры Азии тоже отсутствует. А генетически – да, генетически мы на четверть Азия. Но я не готов на эти темы рассуждать. Потому что требуется значительно большая информированность и, потом, мне еще кажется, что эта тема бесперспективна. Я год этим занимался...
- Занимался чем?
БГ: Исследованием соотношения в России Европы и Азии. Рылся везде, собирал информацию и потом понял, что этот год меня ни к чему не привел. Никаких результатов, ни позитивных, ни негативных
- Ну что ж, это ведь по-своему тоже итог.
БГ: Положительный.
- Так что не будем и мы сейчас дальше двигаться по той дороге, по которой никуда не придем. Ну, а если мы сейчас немного снизимся с той теоретической высоты, на которую спонтанно залезли и поговорим о твоей практической деятельности? Как она проистекает теперь, с учетом всех проблем с культурой, с искусством, с музыкой, про которые мы говорили?
БД: Скажу с удовольствием... Идеально! У меня есть в руках все инструменты, которые мне нужны. У меня есть все возможности заниматься музыкой. У меня есть желание заниматься музыкой, и есть музыка, которой мне хочется заниматься. Мне не хватает времени и самоорганизации. Нахожусь в идеальном состоянии, потому что если я хочу играть концерты – нас хотят слушать, и мы востребованы хоть на уровне стадионов, хоть на уровне маленьких клубов. И там, и там нас ждут. И если мы хотим что-то записывать, то я не ограничен условиями России, я могу ехать куда угодно и записывать кого угодно, и делать все, на что у меня хватит фантазии. И это, конечно, плод жизни, я даже представить себе не мог, что такое возможно. Меня ограничивает только моя собственная фантазия, и я считаю себя в этом смысле довольно счастливым человеком.
- То есть, вопреки всем тем проблемам, о которых мы немного говорили в начале сегодняшней беседы, у тебя по-прежнему продолжается движение в позитивную сторону?
БГ: И чем дальше, тем лучше пока что. С каждым годом все яснее и интереснее. И спрос на нас, судя по всему, тоже не падает.
- В былые времена, причем не такие уж и давние, я часто посещал концерты АКВАРИУМА, но вот в последние годы – поменьше, потому что вдруг почувствовал – может быть, это было и раньше, просто не обращал внимания... золотой период, золотой состав....
БГ: Джордж, я прекрасно понимаю, о чем ты хочешь сказать, более того, я читал какие-то твои рассуждения по этому поводу.
- В самом деле? Какие именно?
БГ: О том, что до недавнего времени ты еще воспринимал АКВАРИУМ как группу, а потом увидел на каком-то из концертов, два года тому назад, что это Гребенщиков и аккомпанирующие ему, как солисту, музыканты. Ты знаешь… я просто вот что напомню, по поводу «золотого» состава... Когда мы писали все, что стало потом называться «золотым» периодом, в восьмидесятые годы, то в студию собрать людей было непросто. В студии все время сидел только Гаккель. Остальные приходили и уходили. Теперь вовлечение музыкантов и их музыкальный вклад значительно больше. Потому что завишу, скажем, от того, что делает Борька Рубекин гораздо больше, чем зависел от Гаккеля. Тогда было другое: тогда было вовлечение энергетическое, жизненное, а музыкальное вовлечение людей, которые сейчас играют в АКВАРИУМЕ, гораздо больше, чем оно было тогда. Тогда нам было, слава Богу, не по 55 лет, а по тридцать.
- И даже меньше.
БГ: По двадцать пять, по тридцать. И поэтому все, что у человека было в жизни, все в музыку вкладывалось. У человека не было другой жизни. Все, что было, все происходило так - вот студия, вот сцена, вот жизнь. И одно не отличалось от другого, другое не отличалось от третьего. А теперь – у людей же семьи. Не только уже, простите меня, не только дети, но и внуки. И мне сложно просить у кого-то, чтобы человек забыл, что у него есть семья, и чтобы он забыл, что у него есть дом. И что ему нужно кормить детей. И поэтому, естественно, в значительной степени, энергия у человека делится...
- Мне очень приятно, что ты не негативно воспринял те мои слова, которые, оказывается, уже читал.
БГ: Это точка зрения, с которой я в очень многом согласен и, которая бесит меня самого. Но я напомню, что по этому поводу сказал замечательный поэт Эзра Паунд. По-моему, Эзра Паунд сказал, когда его спросили: «Может ли творец иметь семью?». Он ответил: «Это крайне нежелательно, но если уж ему нужно иметь семью, то пусть он встречается с этой своей семьей один раз в неделю на час и пьет чай». Все. Все остальное время должно уходить на искусство. На искусство уходит 24 часа в сутки, семь дней в неделю. Без выходных. Без отпусков. Если человек не способен на это – увы. Это мне приходится довольствоваться тем, на что способны люди, которые со мной играют сейчас и им тоже не по восемнадцать лет. Мне даже удобнее иногда записываться в Лондоне. Там значительно проще условия. Вот приходит в студию человек, музыкант...
- Для которого это просто работа.
БГ: Да, просто работа, но эта работа исполняется по-настоящему. Здесь, у нас, это может быть жизнь, но она, работа, не исполняется даже на пятьдесят процентов. А там человек приходит – и он мой на восемь часов, и он сделает все, что я попрошу его сделать.
- В связи с этими твоими словами... Почему же, черт возьми, там все это есть, и от чего этого нет здесь?
БГ: Ты сам уже ответил на этот вопрос, и я могу подтвердить этот ответ. Мой личный опыт записи и работы здесь, и за пределами страны приводит меня к тому, что я вижу, как там работают люди. И как работают здесь. Я просто вижу степень вовлечения. Я работал с очень хорошими звукорежиссерами – здесь и там, но я знаю разницу. Если что-то сделано там – я гарантирую, что это сделано идеально. Проблема с качеством очень объяснима. Мы не хотим работать. Мы не умеем работать. Мы не знаем, как работать. У нас нет желания это знать. Но если мы захотим – то мы сможем. Я всю свою жизнь пытаюсь это доказать.

George Гуницкий